Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

— Дисциплина, действие, — продолжал Джон, — пусть в гипнотическом сне, должны что-то значить. Ведь смерть-то была реальной.

— Видите ли, — сказал психолог, — мы делали куда больше, чем только составляли планы сражений. Мы управляли всей пропагандой, которая охватывала гражданских лиц тоже. Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете.

Джон удивился:

— Значит, вы не считаете, что военная дисциплина может приносить определенную пользу?

— Опыт зависит от его восприятия. Это абсолютная истина, так? Мальчика в мужчину? Посмотрите на ребят, которым нравится армия. Несовместимость с родителями у них так велика, что они отказываются любить отца, отдающего приказы по книге правил, даже если эти правила давно отжили. Такому парню лучше бы примириться с отцом, которого он ненавидит, чем искать замену.

Несмотря на опьянение, офицер рассуждал логично, и Джон продолжал:

— Но разве армия не создает известный суровый микрокосм для выработки у человека определенных принципов… ну, скажем, чести, морали…

— Конечно, создает, но микрокосм абсолютно нереальный, без женщин и детей, где Бог — генерал, а Дьявол — смерть, а восприниматься он должен был всерьез. Он включал в себя наиболее деструктивные и нелогичные человеческие поступки, якобы контролируемые и, насколько возможно, неслучайные. Когда психологическая и экономическая ситуация в Торомоне достигла точки, при которой «война становится неизбежностью», мы должны были найти какой-то выход для всех больных мозгов, раненных именно этим психологическим и экономическим положением, куда и бросить армию. Но нашей задачей было заставить всех вас думать, что это безопасно, почетно и хорошо. Мальчиков в мужчин? Дисциплина сама по себе мальчику ничего не дает. Ваши руки могут что-то делать. Вы выглядите интеллигентным человеком, так что, по всей вероятности, делаете свое дело хорошо. Когда вы учились делать чтобы то ни было, вы набивали себе мозоли, и это была дисциплина. Можете ли вы строить, можете ли следовать правилам какого-либо мастерства, можете ли заставить эти руки приказывать, работая с кем-то другим или в одиночку? Я не знаю, что вы делаете, но знаю, что, воспитывая свои руки, вы проявляете больше дисциплины, чем десяток людей, которые только и умеют, что убивать во сне. То, что уже есть у вас в руках, мы принижали, пытаясь заставить вас думать, что это дала нам армия. Мы так здорово все продумали! Романы, повести, статьи — все это твердо отвечало: «Да!» на вопросы, которые вы только что задали. Кстати, их писал не психологический корпус.

Мы завершили свою пропагандную работу тем, что научили неуверенных и сомневающихся интеллектуалов проделать остальное: «Да, да! Война реальный и важный опыт». А ведь у них одних было достаточно оснований, чтобы понять, какая это фальшивка. Сделать мужчину? А вот посмотрите на этих. — Он показал на солдат в таверне. Один спал, навалившись на стол. Двое других спорили у двери, а третий с тревогой ожидал драки. Пятый истерически хохотал, разговаривая с девушкой, откинулся на спинку стула и вместе со стулом грохнулся на пол. Теперь уже хохотала девушка. — Или посмотрите на меня, — добавил психолог, покачиваясь и глядя в кружку. — Посмотрите на меня.

— Вы думаете, что все вообще не имело значения? — спросил Джон и подумал о Тиле, друге Алтер. — Ни для кого ничего не значило?

Психолог медленно покачал головой.

— Вы не понимаете. Вы в самом деле ничего не понимаете. Вы знали кого-то, кто сгорел в танке смерти; вам чертовски хочется, чтобы это что-то значило. Но я знаю многих парней, которые погибли. Я тренировал их. Среди них не было ни одного, кто стал бы в большей степени мужчиной, чем был до этого. Мне плевать, что это так, потому что жизнь… — Он вытянул палец и поддал монету по столу к квадрату из монет, который он выложил в уплату; из дальнего угла вылетели две монеты, — похожа на это. Враг не всегда тот, в кого вы можете стрелять из-за мешка с гравием. Но всегда есть тот, кто скажет вам, когда стрелять и когда прекратить огонь. В армии все легко и просто: сражаться до смерти За правое дело! — Офицер взглянул на Джона. — Вы знали кого-то, кто сгорел? Что ж, по сравнению с тем, ради чего вы живете, он умер не за такую уж плохую вещь. — Он помолчал. — Это трудно принять.

— А вы принимаете? — спросил Джон. Слова прозвучали жестоко, но он сказал их с удивлением, с намеком на понимание.

Психолог хихикнул.

— Вроде бы. — Он покачал головой. — Они полны ненависти. Но, понимаете, у них нет ненависти ко мне. Они приходят сюда, пьют со мной, не цепляются ко мне за то, что не видели настоящего сражения, относятся с полным дружелюбием, хотя знают, что я один из ответственных лиц. О, мы делали свою работу хорошо! Им было все-таки легче идти на войну с ощущениями, которые мы с таким трудом внушали им. Но я психолог, так что я прекрасно знаю, почему я сижу здесь и пью. Я понимаю все, что происходит в моем мозгу и заставляет меня это делать. Я знаю, почему я пил вчера и третьего дня. И я знаю, и они знают, хотя это нисколько не помогает.

Алтер и ее тетка вышла из задней комнаты, и Джон повернулся к ним.

— Вот и мы, — сказала Рэра, вытирая глаза фартуком. — Возвращайся поскорее, — обратилась она к племяннице, — твоя тетка теперь женщина солидная.

— Приду, — сказала Алтер, обняла тетку и взяла Джона за руку.

— Не хотите ли чего-нибудь поесть? — спросила Рэра. — Или, может, просто посидим и поболтаем?

— Сейчас не можем, — сказала Алтер. — Мы скоро придем.

— Пожалуйста, поскорее, — попросила Рэра.

Они медленно вышли из таверны.

— Узнала что-нибудь о Нонике? — спросил Джон.

— Да. — В ее руках был пакет. — Здесь его стихи. Они остались в его комнате после… — Она вздрогнула.

— О чем твоя тетка хотела с тобой поговорить?

— Она хотела, чтобы я осталась с ней и жила тут.

— Понятно.

— Меня все тут трогает. Я даже думаю, что могла бы любить все это. Но у меня есть своя квартира, и я привыкла принадлежать себе. Но в то же время я поняла, как люблю тетку.

— Знаешь, вот я говорил насчет норм и обычаев, разделяющих людей, делающих их отличными друг от друга. А между людьми, в сущности, гораздо больше сходства, чем различий. Гораздо больше.

Они медленно вышли с окраины города и вернулись вместе, чтобы почитать стихи.

Вода покрывала пол подвала, из угла шел запах мокрых рыбных мешков. Джеф присел на бочонок и сдвигал и раздвигал пальцы, этот жест выдавал страх. Сдерживая дыхание, он сидел в темноте уже два часа и не столько думал, сколько следил за изображениями, мелькающими в его мозгу: девичье лицо, закрытые глаза, нитка крови изо рта; он сам падает на пристани, когда темноту огласила сирена; окно склада, которое он разбил кулаком и при этом порезался. Остался рубец. Здесь, подумал он, я могу сидеть спокойно. Одиночество было тягостным, но он терпел, потому что считал, что другого выхода у него нет. Он снова сдвинул пальцы, пытаясь побороть страх. Когда-нибудь он, возможно, перестанет это делать, но не скоро.